По своему обыкновению Георгий предпосылает "Слову" эпиграф в виде фразы из Священного Писания: "И будут царие пестуны твои, и царицы кормилицы твои" [Ис. 49, 23; 2. С. 888]. Смысл эпиграфа Конисский относит к церкви и высказывает мысль о том, что ненавидящий беззакония Бог за презрение его воли и повелений нередко наказывает и "церковь Свою", то есть сословие правоверных. При этом он выступает не только как Бог карающий, но всегда одновременно и как Бог милующий, дающий при наказании обетования неизмеримо больших щедрот в будущем. В качестве исторического примера кары и милости Творца Георгий избирает судьбу "Израиля беззаконновавшего", который был пленен другими народами и рассеян по миру, но по прошествии некоторого времени возвращен на родную землю. Слова начальной цитаты из библейской книги пророка Исайи в своем прямом значении как раз таки и относятся к иудеям.
Верность мысли о Божественной каре и милости уже по отношению к церкви Конисский доказывает на примере церкви ветхозаветной и новозаветной. Кратко он вспоминает ветхозаветное сообщество иудеев, плененное царем Навуходоносором, которое было освобождено и возвращено в Иудею другим монархом – Киром, – событие, так же нашедшее отражение в пророчествах Исайи за полтораста лет до его осуществления в реальности [Ис. 45, 4, 13; 2, с. 883–884]. Основное же повествование в "Слове" Георгий посвящает историческим воспоминаниям о событиях периода царствования императора Константина, когда, по словам проповедника, наиболее очевидно сбылось древнее пророчество о царе-пестуне и царице-кормилице.
Мысль Георгия о заслуженной каре за грехи при рассказе о первых веках христианства натыкается на серьезное логическое препятствие, заключающееся в том, что "первых трех веков христиане в гонениях и мучениях триста лет пребывали" вовсе не за беззакония, поскольку по убеждению самого Конисского " добродетельнейших и горячайших по Христе, паче первых христиан, не бывало" людей в истории церкви [3, с. 156]. Не находя однозначного и очевидного для простого человека, каковыми являлись большинство прихожан Георгия, стоящих в храме на службе, объяснения указанных печальных обстоятельств, он, во-первых, апеллирует к природе "судеб Божиих", которых "бездна многа" и которые поэтому непостижимы земным людям, а во вторых усматривает в бедах начальной христианской церкви образ искушения Иова многострадального, на которого Господь возлагал особенную надежду, "похваляясь", как выражается Георгий, перед дьяволом образцом верного и праведного раба своего, удаляющегося от всякой лукавой вещи [Иов. 2, 3; 2, с. 626]. Именно этим искушением, по мысли просветителя, "надобно было запечатлеть истину Евангельскую и размножить число христиан", новым семенем которых выступала кровь мучеников [3, с. 156].
Принципиальная историческая перемена отношения государства к христианской церкви, произошедшая по воли императора Константина, изображается Георгием в ярких красках осмысленного перехода империи от идолопоклонства к просветлению: "…испущены Христовы исповедники из темниц, освобождены от рудокопов и каменосечниц, возвращены от изгнаний в домы и имения свои, заключены капища и престали сквары идоложертвенных мяс, а на то место воздвижены храмы Божие молитвенные и в них приноситись начала жертва, дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно, вместо Бакховых и Венериных козлогласований, возгремел красен псалтирь Давидов…" [3, с. 156–157]. В центре этой картины изображается сам император Константин, собственноручно водружавший на площадях городов Римской империи кресты, повелевший изображать их на воинских знаменах, украшать золотом и драгоценными камнями. Константина Георгий называет пестуном "млада отрочати" – церкви Христовой.
После трехсотлетних жестоких гонений эта перемена представляется Георгию столь удивительной, что он называет ее первым исполнением древнего пророчества того же пророка Исайи, говорившего некогда о временах, когда "пастися будут вкупе волк со Агнцем и рысь почиет с козлищем, лев яко вол ясти будет плевы, и малое отроча возложит небоязненно руку на пещеру аспидов" [Ис. 11, 6–8; 2, с. 853; 3, с. 157]. Под описываемыми враждебными мирным созданиям хищниками – волком, рысью, львом и аспидами – Конисский подразумевает язычников, которые при Константине уже или "толпами валились" во христианство, или по крайней мере искали с христианами примирения.
Опираясь на исторические свидетельства архиепископа Кесарии Палестинской Евсевия, почитаемого за "родителя" церковной истории, Георгий Конисский вспоминает события первого вселенского собора в Никее в 325 г., состоявшегося также по инициативе и при непосредственном участии Константина. Вскользь упоминая о распространении ереси Ария как одной из причин, побудивших императора созвать собор, Георгий сосредотачивает внимание слушателей на его отношении к собравшимся со всех концов земли епископам. Последних проповедник называет простоватым и даже несколько грубоватым, но совершенно верным словом "недобытками", т.е. недобитыми страдальцами. Он вслед за древним историком описывает увечья этих несчастных мучеников за веру Христову: "одному око было выдолблено, другому руки скорчены сожжением, иному ноги отняты сокрушением костей или жил перерезанием" [3, с. 157]. Император встречал этих людей как братьев, целовал их глазницы, прикладывал к своим глазам их изуродованные руки и, преклоняясь, касался ног. Безусловно, данная идиллическая картина содержит в себе выраженные элементы преувеличения, однако в ней Георгий находит верные характеристики внутреннего обращения государя, воспринимающего новые идеи братства во Христе. Не случайно Конисский обращает внимание и на то историческое свидетельство, что на соборе Константин не пожелал восседать на возвышенном месте как монарх, но имел равный с епископами голос.
Для народа, в массе своей до той поры по отношению к епископам и простым христианам кричавшего не иначе как "ко львам, ко львам", т.е. стремившегося умерщвлять христиан мучительной смертью (отсюда и сравнение язычников с хищными зверями) указанная картина не только казалась сновидением, но была настолько потрясающей, что, по мнению Георгия родила другую крайнюю мысль, "мечтание", что наступило эсхатологическое царствие Христа со Святыми, обрисованное в Откровении Иоанна Богослова [См. Апок. 4, 2, 4].
Следующую часть "Слова" Георгий Конисский посвящает христианским заслугам матери Константина царицы Елены, усердие которой в попечении о церкви проповедник считает не меньшим, нежели Константиново. Он описывает в проповеди историческую поездку Елены в Иерусалим, который в IV веке был заброшен, как выражается Георгий "всеми мерзостьми языческаго идолослужения" и даже утрачивал свое имя, прозванный при Кесаре Адриане "Елиею". В древнем городе царица не только совершила великое дело – "сыскала… орудие спасения нашего, животворящее Креста Господня древо, в земле закопанное", но и разорила капище "скверной" Венеры, воздвигла великолепный храм Воскресения Христова над его гробом, построила храмы в других местах, в частности в Гефсимании, но и прославилась своей милостью, раздавая деньги нищим, помогая несчастным. В Рим она привезла великие святыни – частицу животворящего креста и гвозди, освященные кровью Спасителя, которыми он был пригвожден к древу.
Так Георгий обосновывает вывод о том, что именно Константин и Елена выступили первыми пестуном и кормилицы юной церкви Христовой. Храмы, построенные ими, Георгий образно называет "люльками новородившагося христианства", в которых этому необыкновенному "отрочати" подавалось питающее его молоко – учение. После гонений это было действительно сладким сном, сном покоя в материнской колыбели. "О блаженнейшая двоице! – восклицает Георгий, риторически обращаясь к Константину и Елене как присутствующим на Литургии. – О сын матере, и матерь сыну, аба же Апостолом преподобнейшие! Вы первые в христианстве исполнили обещание Божие, данное церкве Его святой, пестовавше ю на руках и доивше, аки сосцами, отроча младо" [3, с. 159].
Великий поступок Константина и Елены в истории делает их примером для других государей. Конисский убежден, что именно они возглавят сонм самодержцев, которые будут поставлены по правую руку Спасителя в день его второго пришествия в мир для суда. Георгий называет несколько имен царей и цариц, которые также могут именоваться пестунами и кормилицами церкви. Среди греческих монархов это Феодосий Великий и Феодосий юнейший, Грациан, Иустиниан, Пульхерия, Евдокия, Ирина и Феодора; среди российских – Владимир Равноапостольный и Ольга, Ярослав Владимирович, Изяслав Ярославович, Владимир Мономах, Андрей Боголюбский, Александр Невский и др.
В чреде российских монархов, носивших достойный титул "защитителей и покровителей церкви Божия" "дражайшим бриллиантом" просветитель Георгий называет первого русского императора Петра Великого. Не случайно в бытность преподавателем Киево-Могилянской академии, когда Конисский в теоретико-литературной и богословской науке шел по следам Феофана Прокоповича, и проповеди он пошел по следам выдающегося предшественника. Георгий высоко оценивает в анализируемом "Слове" деятельность Петра в отношении к церкви, которая в кругах церковных деятелей в ту пору, впрочем, как и ныне, воспринималась далеко неоднозначно. Реформирование верховной церковной власти Конисский называет "многополезнейшим", а законы, касающиеся церкви, именует "спасительными". Важным в деятельности Петра Конисскому представляются старания императора упразднить расколы и его борьба с суевериями, с мракобесием и невежеством. Немало претерпевший в гонениях от католиков и униатов и фактически возглавлявший долгое время в Речи Посполитой движение за права диссидентов, Конисский высоко оценивает старания Петра облегчить участь единоверцев, находившихся во времена его правления за пределами России. Эта деятельность императора проявилась в многочисленных трактатах, договорах и грамотах, которые направлялись в "порту Оттоманскую", в Польшу.
Достойной продолжательницей дела Петра Великого Конисский искренне считает царствующую императрицу Екатерину II. Ко времени произнесения проповеди все главные надежды Георгия по утверждению свободы вероисповедания для православных белорусов сбылись, после раздела Польши в 1772 г. ему посчастливилось принимать обратно в лоно Матери-церкви отторгнутых от нее силою униатов, видеть возрождение древней веры на западных рубежах империи. Все эти важнейшие для Конисского достижения были непосредственно связаны с результатами польской политики Екатерины. Видя реальное осуществление своих главных чаяний, Георгий никогда не говорил вслух об издержках указанной политики, из-за которых ему временами было нелегко осуществлять дело воссоединения. В его "Словах" Екатерина всегда сравнивается с Константином как освободительница, спасительница единоверных, гонимых в Польше смертельно.
Начатое Петром I дело защиты православных в соседнем государстве, по словам Георгия, Екатерина завершила достойным образом и венчала присоединением белорусских земель к России. Не случайно Конисский восхищается отношением императрице к просвещению, которое он именует душою и жизненными соками церковного правления. Непосредственно личные решения императрицы помогли ему поставить на ноги основанную в Могилеве духовную семинарию, построить для нее новое двухэтажное здание, собрать коллектив преподавателей. Говоря о заботах Екатерины о церкви Георгий вспоминает заслуги царицы и по защите церкви Молдавской, и Волосской, и Грузинской, не говоря уже о Белорусской. На белорусских землях при Екатерине утвержден мир, упразднены религиозные столкновения. "Никто больше не озлобляет нас, единоверные и иноверные в мире живем", – свидетельствует Георгий, в очередной раз вспоминая небывалый мир между недавними жертвами и хищниками – волком, рысью, львом и аспидом, под которыми теперь в "Слове" подразумеваются не идолопоклонники, а жестокие католики и униаты, гнавшие православных белорусов до костела и всячески издевавшиеся над ними [3, с. 160].
Наиболее свежим примером заботы о церкви и единоверных Конисский называет решение Екатерины об учреждении православной епископии в Польше, на отрезанных от Могилева землях (дело, организации которого Георгий посвятил очень много времени и сил), выделение новому Слуцкому епископу приличествующего жалования из казны, помощь на строительство дома. "Чтож сия казна, – риторически заключает Георгий, – если не сосцы и млеко, питающее церковь Христову?" [Там же].
Завершает он свою историографическую проповедь призывом к пастве возблагодарить Бога за дар – новый образ Константина и Елены в фигуре Екатерины II, дабы Всевышний послал ей и наследникам престола долгие годы жизни и благополучного царствования, которые становятся залогом небесного равноапостольного венца славы.
Литература
1. Сомов С.Э. Речи Георгия Конисского к Екатерине II // У ракурсе сучаснага асэнсавання: мiжкафедральны зборнiк навуковых прац, прысвечаны 90-годдзю МДУ iмя А.А. Куляшова. Фiлалогiя. – Магiлё: МДУ iмя А.А. Куляшова, 2003. – Вып. 1. – С. 74–81.
2. Библия, или Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета.– М.: Крон-Пресс, 1991. – 1526 с.
3. Слова и речи Георгия Конисскаго, Архиепископа Могилевскаго. – Могилев-на-Днепре: Скоропечатня и Литография Я.Н. Подземскаго, 1892. – С. 87–96.
С.Э. Сомов (Могилев)